Правопонимание — научная ка­тегория, сравнительно недавно задействованная на постсовет­ском пространстве для определения особой характеристики (качества, уровня) профессионального правосо­знания, с целью подчеркнуть своеоб­разие всегда присущих ему определен­ных системно упорядоченных пред­ставлений о генезисе, социальной цен­ности, функциональном назначении (предопределении) и критериях ин­ституциональной идентичности пра­ва, основывающихся на определенном восприятии природы (сущности) этого явления.

В дореволюционный (классичес­кий) период российского правоведе­ния соответствующие вопросы состав­ляли предметное ядро научной теории и философии права. Однако в эпоху властно утвержденного верховенства советского позитивизма они фактиче­ски были преданы идеологическому «остракизму» и если и поднимались, то, преимущественно, в контексте бо­лее или менее добросовестных критик «буржуазных фальсификаций», либо на уровне «застенчивой» оппозиции так называемого широкого подхода к праву [1, 29-36; 2, 44-46].

Решающая заслуга актуализации адекватной онтологии права и внедре­ния в научный обиход категории правопонимания на рубеже коренного (революционного) социально-полити­ческого перелома российской истории в конце 80-х годов XX ст. принадле­жит В. Нерсесянцу. Квинтэссенцией правопонимания этот неординарный ученый заявил отношение к действи­тельно важному различению права и закона. Вместе с тем, утверждая необ­ходимость гносеологического проры­ва в области смысла права, В. Нерсе-сянц не только вполне разделял пози­тивистскую убежденность в его фор­мальной нормативности, но и открыто соизмерял стратегию своих философ­ских изысканий с целью дальнейшего развития социалистической теории права, а значит — и с допустимыми па­раметрами аутентичной данной тео­рии материалистической методологии такого «надстроечного явления», как право. Тогда же им было прямо заяв­лено, что «марксистская, историко-материалистическая трактовка про­блемы соотношения права и закона своим острием направлена как против идеалистических и метафизических представлений о естественном праве, так и против разного рода юридико-иллюзорных воззрений о праве и зако­нодательстве субъективистского и во­люнтаристского толка» [3, 352-355]. Однако то, каким образом на основе историко-материалистического под­хода может быть выведено представ­ление о праве как нормативной форме выражения свободы посредством принципа формального равенства [4, 20], В. Нерсесянц и его приверженцы никогда в действительности не разъ­ясняли.

Влияние В. Нерсесянца на россий­скую юридическую науку постсовет­ского периода оказалось, тем не менее, весьма значительным. От его исход­ной посылки вольно или невольно «отталкивались» даже ученые, ут­верждавшие состоятельность «постсо­ветского нормативизма», тогда как среди других доктринальных обосно­ваний современного правопонимания [5], отличных от вполне традицион­ных подходов к праву (социологичес­кого, психологического, интегративного, антропологического), подлин­ной новизной отмечена, пожалуй, только феноменолого-коммуникативная теория [6]. На этом фоне не полу­чил пока достойного научного внима­ния и поддержки, а следовательно — и необходимого учета в практике юри­дического образования, качественно новый и актуально соотнесенный с ре­алиями современной правовой дейст­вительности тип конституционного правопонимания.

Развернутые доктринальные обос­нования специфики конституционно­го правопонимания в российской юри­дической литературе найти не просто. Стремление подлинных и номиналь­ных «либертаристов» критически оце­нить этот подход как неосновательное соединение правового и морально-нравственных начал [7, 35-61], ули­чить его в отсутствии конституирую­щего признака права [8, 83-84], отме­чены доктринальной предвзятостью и очевидной неготовностью понять сущность современной конституции, признать ее многоаспектное определя­ющее значение по отношению к праву. В этой ситуации рискнем обратить внимание на некоторые из заявленных нами ранее положений [10, 21-46; 11, 235-250].

Решающей и необходимой предпо­сылкой перехода к пониманию совре­менного права как конституционно детерминированного явления, орга­нично сочетающего атрибутивность и нормативного (формального) и содер­жательного порядка, являются обще­признанные (в глобальном измере­нии) права и свободы человека. Буду­чи качественно новой частью права, они тем самым изменили и природу всего явления. Право в целом как таковое — во всех своих формах и на­правлениях, повсюду практикуемое и всё к тому предопределенное, упоря­дочивающее — получило исторически беспрецедентную возможность стать конституционным, а значит, — повсе­местно доступным для научной иден­тификации, образовательного усвое­ния и практического утверждения как права достоверного. В этом суть идеи конституционного правопонимания, актуально противостоящего всем доктринальным (конкурирующим) кон­цептам права и неуклонно отсылаю­щего в поисках ответов на любые юридические вопросы к универсаль­ному источнику правовых смыслов.

Именно в силу своей общепризнан­ности — т. е. фактически достигнутого транснационального соглашения об их ценности, атрибутивных качествах и значении —- права и свободы челове­ка позволяют «забыть» о спекулятив­ной природе права и утверждать его реальность как такового, а не право­вых представлений и даже не право­вой информации, обеспечивающей социальную интерактивность и нор­мальную коммуникацию (А. Поля­ков). В них — как уникальных в своем роде явлениях и феноменах — дости­гается двуединое тождество означае­мого и означающего, правовой мате­рии и формы, языка права и им «оязыченного». Права и свободы че­ловека существуют постольку, по­скольку существует человек, а зна­чит — не могут трактоваться как эйдосы, ноэмы (Э. Гуссерль), умозритель­ные конструкции, схемы толкования или психологические фантазмы (Л. Петражицкий).

Таким образом, конституционное правопонимание не детерминировано (и не связано) каким-либо доктринальным притязанием на вновь от­крытую (очередную) истину о праве «как таковом», «самом по себе», «здесь и для себя сущим» и т. д. Его ос­новная идея — направленность созна­ния на право как на нечто, безусловно и достоверно оформленное и явлен­ное, и при том содержательно посту­лированное, означенное наиболее об­щим образом, с целью обретения (вторичного оформления) актуальных правовых смыслов: установлений, доз­волений и требований особенного и конкретного характера, всегда сохра­няющих связь с доступной всеобщнос­тью должного. Понимание в таком случае приобретает значение интел­лектуальной рефлексии, процесса «распаковки правовых смыслов» как бытия профессионального (подготов­ленного) правосознания, а не атрибута или «достояния» последнего. Необхо­димой предпосылкой такого правопонимания выступают тексты современ­ных конституций, как феноменов и явлений, наделенных уникальным ка­чеством реальности, не сводимым к «простой» объективности.

Представление об исторически бес­прецедентной природе современных конституционных текстов обусловле­но комплексом обстоятельств.

Во-первых, хотя национальные конституции прав и свобод человека не устанавливают, их тексты онтоло­гически синхронизированы с между­народным правом прав и свобод чело­века (что безоговорочно можно утверждать и применительно к кон­ституциям России и Украины). Вслед­ствие этого они оказываются не «про­сто» основным, но, по сути, — единст­венным источником (истоком) нацио­нального права конкретного государ­ства; права в его системно целостной суверенной явленное™ (реальности). Такие конституции нужно, с одной стороны, последовательно отграничи­вать от иных нормативно-правовых актов, включая законы (статуты) и других, признаваемых в данной право­вой системе, формальных источников права, с другой стороны, необходимо всегда рассматривать эти источники, толковать и изучать их в решающий связи с конституционными установле­ниями, воспринимать закрепленные в них стандартные и нестандартные нормативные положения не иначе как — более или менее удаленные от конституционного текста — конкрети­зации его смыслов.

Во-вторых, современные конститу­ции нельзя понимать как абстрактное право в смысле гегелевской филосо­фии права: они реальны настолько, насколько в принципе может быть реально право. Современная консти­туция — это не постоянное приближе­ние к идее права (телеологический концепт), а постоянное утверждение права, как права здесь и сейчас сущего, утверждение права во всем неисчерпа­емом многообразии его конкретизиро­ванных версий.

В-третьих, современную конститу­цию нельзя трактовать как предпо­сылку (одну из возможных) правовой коммуникации: она сама есть прост­ранство и залог всякой успешной пра­вовой коммуникации. Конституция, обеспечивающая пользование неот­чуждаемыми правами и свободами человека, не может быть сведена к спекулятивной первонорме права (Г. Кельзен), поскольку ее текст — и содержательно не норма, и по своей природе выходит далеко за рамки «го­лой» (формальной) нормативности, конктекстуально объединяя аксиомы, принципы, ценности и цели конститу­ционного должного.

В-четвертых, современную консти­туцию, безусловно, нельзя восприни­мать по аналогии с «общественным договором» (Ж.-Ж. Руссо). Подобное значение всегда можно было бы оспо­рить «де факто», тогда как особое тек­стуальное отражение (отображение) социальной целостности конкретного народа (нации), текстуально включа­ющее и момент (акт) подтверждения (признания) идентичности отражен­ного в его смысловой и принципиаль­ной (структурирующей право) архи­тектонике, образности — бесспорно. Поэтому любая современная консти­туция безоговорочно актуальна и ле­гитимна, конкретно-контекстуальна, достоверно явлена. Ведь, по сути, акт конституирования — это еще более высокая (доконституционная) кон­кретизация как деконструкция обще­ственного согласия, как выявление (объективирование) и подтверждение текстообразующего факта конститу­ционности (рождения конституцион­ного права).

В-пятых, конституцию нельзя интерпретировать иначе как конституционным же образом и поэтому конституционное правопонимание не сводится к идее герменевтического толкования ее текста. Вместе с тем метаправовой уровень текстов современ­ных конституций предполагает беско­нечное множество интерпретаций, поскольку все многообразие явлений социальной реальности должно (при условии их юридической значимости) соответствовать духу и букве консти­туций. Из этого обстоятельства выте­кают и угрозы аналогичного (бесчис­ленного) множества, во-первых, не­конституционных интерпретаций кон­ституционного текста, выдаваемых за конституционные и правовые, и осно­ванных на этих интерпретациях соста­вов человеческих поступков, притяза­ющих на признание их правомерного качества, а во-вторых, — непримиримо конкурирующих мнений о правовом и неправовом в конституционном кон­тексте. Единственным вариантом про­тиводействия таким угрозам оказыва­ется презумпция существования кон­ституционной истины и учреждение специального института ее легального установления. Только за особыми и исключительными по компетенции органами (в России и Украине это конституционные суды) должно быть признано право толковать конститу­цию в смысле создания официального, влекущего общеобязательные право­вые последствия акта, источника по­ложений юридическая сила (уровень) и объем действия которых (по прост­ранству и времени) совпадает с поло­жениями конституции. В полной мере сказанное относится и к элементам, особая нормативность которых зачас­тую не учитывается: конституцион­ным принципам, ценностям, целям.

Возможность композиционного со­четания названных — системообразу­ющих — конституционных элементов для всех актуально и потенциально конфликтных, спорных и подлежащих юридическому упорядочению ситуа­ций, безоговорочная необходимость их практического учета в правоприме­нительной практике, позволяют утверждать «беспробельность» совре­менного национального права как сущностно конституционного. Тогда как отраслевое и институциональное позиционирование и деление для национальных систем права и законо­дательства получают вторичный, кон­ституционно обусловленный харак­тер. В этом суть идеи конституцион­ной юстиции. Акты органов конститу­ционной юстиции и закрепленные в них правовые позиции имеют нормативно-доктринальную природу [11, 78-84]. Выработанные на основе кон­ституционного правопонимания, они легитимируют объективное право, и любые профильные научные изыска­ния, обобщения и выводы должны бе­зоговорочно принимать и последова­тельно учитывать это обстоятельство.

Всякое конституционно-правовое суждение есть, одновременно, исклю­чение (осмысленное отрицание) не­конституционных представлений и требований, как непосредственно заявляемых (актуальных), так и тех, которые могут быть заявлены. Поэто­му оно всегда, в основе своей, есть суждение сравнительно-оценочное, компаративистское. Конституционное правопонимание не отрицает спекуля­тивную значимость иных доктринальных суждений о праве и не берется судить об их истинности, поскольку детерминировано устремлениями и ценностями иного — реального — по­рядка: консолидированной целостнос­тью общественной жизни и справед­ливой уравновешенностью юридичес­ки значимых отношений. Это предпо­лагает определенную (нетривиаль­ную) степень осведомленности о все­мирном доктринально-правовом на­следии, а равно и конституционно-компаративистскую методологию его изучения. При таком подходе обнару­живается, что едва ли не все из числа наиболее продуманных теоретико- и философско-правовых концепций от­мечены интуицией конституционного правопонимания.

Конституционное правопонимание всегда отмечено национальным (ду­ховно-культурным, ментальным) сво­еобразием, но именно оно (и только оно) обеспечивает возможности кон­вергенции и унификации националь­ных правовых систем в перспективе объективно необходимого глобально­го правопорядка. Разумеется, движе­ние в этом направлении предполагает неопределенное множество координи­рующих и корректирующих актов и процедур, взаимных и взаимообуслов­ленных уступок и компромиссов. Од­нако именно на уровне конституцион­но осмысленного обсуждения наибо­лее значимых (общечеловеческих) проблем (угроз и вызовов) перспекти­вы планетарного согласия и продук­тивной коммуникации представляют­ся наиболее вероятными. Во всяком случае, об этом позволяет говорить из­вестная близость и парадигмальная общность большинства решений орга­нов конституционной юстиции разви­тых стран, а равно и органов, обеспе­чивающих юридическую защиту прав и свобод человека на международном уровне.

ИСПОЛЬЗОВАННЫЕ МАТЕРИАЛЫ

1.Лукашева Е. А. Общая теория права и многоаспектный анализ правовых явлений // Советское государство и право. — 1975. — № 4.

2.Байтин М. И. Сущность права (Современное нормативное правопонимание на грани двух веков). — 2-е изд., доп. — М., 2005.

3.Нерсесянц В. С. Право и закон. Из истории правовых учений. — М., 1983.

4.Нерсесянц В. С. Философия права : учеб. для вузов. — М., 1997.

5.Проблемы понимания права : сб. науч. ст. Серия : Право России : новые подходы. — Вып. 3. -Саратов, 2007.

6.Поляков А. В. Общая теория права : феноменолого-коммуникативный подход : курс лекций. — 2-е изд., доп. — СПб., 2003.

7.Панаева В. В. Российская юриспруденция в поисках нового типа правопонимания // Наш труд­ный путь к праву : материалы философско-правовых чтений памяти академика В. С. Нерсесян-ца. — М., 2006.

8.Нерсесянц В. С. Право и правовой закон : становление и развитие / под ред. В. В. Лапаевой. — М„ 2009.

9.Крусс В. И. Теория конституционного правопользования. — М., 2007.

10. Крусс В. И. Реальность российской Конституции / Конституция Российской Федерации : док­трина и практика : материалы научно-практической конференции, посвященной 15-летию Конституции Российской Федерации, 60-летию Всеобщей декларации прав человека. (Санкт-Петербург, 13—14 ноября 2008 г.) / отв. ред. В. Д. Зорькин. — М., 2009.

11. Бондарь Н. С. Нормативно-доктринальная природа решений Конституционного Суда РФ как источников права // Журнал российского права. — 2007. — № 4.