Введение.

1. Восприятие писателями города Петербурга с основания до начала ХІХ века.

2. Образ Петербурга в литературе XIX века.

3. Восприятие Петербурга в новейшее время.

4. Литераторы о Петербурге в начале ХХ века.

Выводы.

Список использованной литературы

Введение

Актуальность темы. Интерес к Петербургу не ослабевал в XIX веке. Разными глазами смотрели на него писатели и поэты. Пушкин видел Петербург противоречивым, вызывающим двойственные чувства, но ему был более близок и понятен город, в котором царит милосердие, внешняя и внутренняя красота.

По моему мнению, никто не понимал Петербург лучше, чем писатели и поэты, жизнь которых была связана с этим замечательным городом.

К теме Петербурга обращались многие поэты и писатели. В русской литературе, да и в сознании общества в целом, Петербург с момента своего возникновения воспринимался не только как конкретный город, как новая столица, но и как символ новой России, символ ее будущего.

Цель этой работы ― набросать очерк развития образа Петербурга, основываясь на памятниках русской литературы. Работа, таким образом, относится к области истории культуры, а не искусства. Изменяющийся с годами образ Петербурга рассматривается здесь как явление духовной культуры, ввиду чего эволюция образа намечается вне художественных оценок. Подобная работа, строго говоря, преждевременна. Еще не написана история русской культуры, на фоне которой было бы возможно проследить эволюцию образа, отражающего духовное состояние русского общества. Но работа, лежащая перед исследователем русской культуры, особенно нового времени, столь велика, что ее хватит на несколько поколений ученых. Ввиду этого следует уже теперь выдвигать некоторые проблемы из области духовной культуры нового времени, не упуская из виду, что они являются лишь опытами, которые подлежат критической проверке и существенным изменениям.

Здесь предполагается лишь установить вехи, знаменующие этапы развития образа Петербурга. Желательно было бы использовать весь богатый материал отражения Петербурга в сознании русского общества. Надеемся, что этот труд удастся выполнить в будущем тем, кто поймет великую культурную ценность Петербурга.

Основное задание работы – высветить различное восприятие Петербурга у писателей, показать основные этапы отражения Петербурга в сознании русского общества.

1. Восприятие писателями города Петербурга с основания до начала ХІХ века

Петербург в творчестве Сумарокова намечается как город священный. Название Санкт-Петербург приобретает для него особое значение. Молодость города словно лишает его должной величественности. Сумароков ввиду этого старается в седой старине найти подготовку создания Петербурга, чтобы придать этим образу города ореол древности. Александр Невский является предтечей Петра Великого.

Сему великолепну граду

Победой славу основал.

(«Стихиры Св. Александру Невскому»)[1]

Г.Р. Державин. Державин прибегает к своеобразному приему описания Петербурга. Перед императрицей Екатериной, плывущей по Неве, развертывается панорама города. Суровый Ладогон с снего-блещущими власами повелевает своей дочери Неве «весть царицу в Понта двери».

И Нева, преклонши зрак

В град ведет преузорочный.

Петрополь встает навстречу;

Башни всходят из-под волн.

Не Славенска внемлю вечу,

Слышу муз афинских звон.

Вижу, мраморы, граниты

Богу взносятся на храм;

За заслуги знамениты,

В память вождям и царям

Зрю кумиры изваянны.

Вижу, Севера столица

Как цветник меж рек цветет, ―

В свете всех градов царица,

И ее прекрасней нет!

Белт в безмолвии зеркало

Держит пред ее лицом.

Чтобы прелестьми блистало

И вдали народам всем

Как румяный отблеск зарный.

Вижу лентии летучи

Разноцветны по судам;

Лес пришел из мачт дремучий

К камнетесанным брегам.

Вижу пристаней цепь, зданий,

Торжищ, стогнов чистоту,

Злачных рощ, путей, гуляний

Блеск, богатство, красоту,

Красоте царя подобну…

(«Шествие по Волхову рос. Амфитриды»)[2]

Державин чужд той тревоги, которая охватит последующие поколения! Трагическая красота Петербурга ему не понятна. Все устойчиво и мирно.

Вокруг вся область почивала,

Петрополь с башнями дремал,

Нева из урны чуть мелькала,

Чуть Бельт в брегах своих сверкал[3].

(«Видение Мурзы»)

Таков Петербург в художественном творчестве Державина. Это гордая столица молодой, полной сил империи, это город величаво простой, ясный, отмеченный изяществом вкуса своих строителей, город гармоничный, лишенный всякого трагизма. Однако и Державину была ведома тревога за будущее города Петра. В своей докладной записке «О дешевизне припасов в столице» (1797) он выражает опасение за судьбу столицы[4].

К. Батюшков. Россия воспринимается Батюшковым вполне в духе ампирной идеологии: она накопила уже такой культурный опыт, что легко подменяет собой традиционную колыбель искусств — Италию. А Петербург перехватывает у древних европейских столиц — Рима и Парижа — статус «вечного города» и «столицы мира». Восприятие Петербурга как «нового Рима» отражено в первой части статьи «Прогулка в Академию художеств»[5], посвященной градостроительному искусству.

Главное качество ампирного города, которое оказывается особенно значимым для Батюшкова, — это его гармоничность. Трактовка современной архитектуры, которую предлагает Батюшков, мало чем отличается от традиционного для ампира взгляда. Прекрасные строения, их умелое сочетание, вписанность архитектурных ансамблей в городской ландшафт — вот что вызывает восхищение зрителя. «Смотрите — какое единство! как все части отвечают целому! какая красота зданий, какой вкус и в целом какое разнообразие, происходящее от смешения воды со зданиями»[6]. В истории создания Петербурга особенно впечатляет Батюшкова деятельность Петра, которая, впрочем, немедленно связывается автором с достижениями александровской эпохи: «Хвала и честь Александру, который более всех, в течение своего царствования, украсил столицу Севера! И в какие времена? Когда бремя и участь целой Европы лежали на его сердце, когда враг поглощал землю русскую, когда меч и пламень безумца пожирал то, что созидали веки!..»[7] восхищение Батюшкова, в первую очередь, связано с главным пунктом мифа о петровских преобразованиях — превращением хаоса в гармонию. Идея эта, как мы помним, для самого Батюшкова была смыслообразующей, центральной. Неслучайно в повествование о Петербурге Батюшков включает хвалебный гимн Петру-демиургу, который Пушкин вскоре будет щедро цитировать во вступлении к «Медному всаднику»[8]. Имя Александра возникает у Батюшкова тоже неслучайно — созидательная деятельность императора противопоставляется хаосу, порожденному войной, той страшной неразберихе, которая надломила Батюшкова и о которой он писал: «…Сколько зла? Когда будет конец? — Ужасно! Ужасно! …К чему прибегнуть? На чем основать надежды? Чем наслаждаться? А жизнь без надежды, без наслаждения — не жизнь, а мучение…»[9].

А.С. Пушкин. А. С. Пушкин является в той же мере творцом образа Петербурга, как Петр Великий ― строителем самого города. Все, что было сделано до певца «Медного Всадника», является лишь отдельными изображениями скорее идеи Северной Пальмиры, чем ее реального бытия. Правда, Батюшков понимает глубже характер нового города, но образ Петербурга не достигает еще и у него полновесного значения. Только Пушкин придает ему силу самостоятельного бытия. Его образ Петербурга есть итог работы всего предшествующего века и вместе с тем пророчество о судьбе. Пушкин властно предопределил все возможности дальнейшего развития. Он создает то, что казалось уже немыслимым в эпоху оскудения религиозной культуры: создает миф Петербурга.

Но Петербург в восприятии великого поэта оставался всегда двойственным. Это был город его друзей и соратников, символ величия России, но в то же время – столицей империи, дом самодержцев Российских, исполнительно следящей за ним жандармерией (во главе с А.Х. Бенкендорфом, попортившим немало крови поэту; чего стоит объемная переписка только по поводу цензуры его произведений), оплот русской научной мысли и придворного общества[10]. Вот откуда идут столь различные образы Петербурга в творчестве Пушкина.

С одной стороны, известное всем со школьной скамьи:

“Люблю тебя, Петра творенье,

Люблю твой строгий, стройный вид,

Невы державное теченье,

Береговой ее гранит,

Твоих оград узор чугунный,

Твоих задумчивых ночей

Прозрачный сумрак, блеск безлунный,

Когда я в комнате моей

Пишу, читаю без лампады,

И ясны спящие громады

Пустынных улиц, и светла

Адмиралтейская игла,

И, не пуская тьму ночную

На золотые небеса,

Одна заря сменить другую

Спешит, дав ночи полчаса”.

(из “Медного всадника”)[11]

С другой – “свинский Петербург” и

Город пышный, город бедный,

Дух неволи, стройный вид,

Свод небес зелено-бледный,

Скука, холод и гранит…

или из письма Н.М.Языкову в Дерпт от 14 июня 1928 г.[12]

“…И я с веселою душою

Оставить был совсем готов

Неволю Невских берегов –

И что ж? Гербовые заботы

Схватили за полы меня

И на Неве, хоть нет охоты,

Окованным остался я.

Ах, юность, юность удалая!

Могу ль тебя не пожалеть?

В долгах, бывало, утопая,

Заимодавцев избегая,

Готов я всюду был летать,

Теперь докучно посещаю

Своих ленивых должников

И тяжесть денег и годов,

Остепенившись, проклинаю”[13],

то есть можно говорить о Петербурге величественном и низком, Петербурге юности А.С. Пушкина и восприятии его же в зрелые годы.

Живя в Петербурге, столице и оплоте русского самодержавия, Пушкин не мог не видеть значения этого города, историю его создания для России. Когда Пушкин писал “Медного всадника” он был уже в поре зрелости, признанным основателем русской реалистической прозы, драматургом, историком. Это время, когда обострялся взгляд человека и художника на город. Никто как Пушкин не смог добавить романтики этому городу, образу Невы, как одушевленному, живому существу. Для того, чтобы узнать как относился к городу сам Пушкин, надо просто читать его произведения: все, что он хотел сказать о Петербурге, сказано им самим[14].

Пушкин поэтизирует и воспевает не только Петербург – город, но и быт, и сословные отношения в самом городе. В “Пиковой даме”, “Домике в Коломне” и других “петербургских” его произведениях – описания улиц, частей города настолько точны, что следуя им, можно отыскать те места или дома, где волей автора оказываются его герои. Площади, сады, бульвары и улицы запечатлелись в произведениях Пушкина[15].

2. Образ Петербурга в литературе XIX века

Н. Гоголь. Образ Петербурга Гоголя не может быть понят, рассмотренный изолированно. Только в связи с общим фоном его России можно осмыслить этот образ.

Перед Гоголем беспредельно раскинулась необъятная Русь, любимая и мучительная. В сладостном вихре носится по ее бесконечным просторам, обвеянный буйным ветром, тоскующий по высшим формам бытия дух.

«Русь! Русь! Бедно, разбросано и неприютно в тебе; открыто-пустынно и ровно все в тебе… ничто не обольстит и не очарует взора. Но какая же непостижимая, тайная сила влечет к тебе? Почему слышится и раздается немолчно в ушах твоя тоскливая, несущаяся по всей длине и ширине твоей, от моря до моря, песня?[16]

Конфликт петербургского жителя, "маленького человека", и равнодушного к его страданиям казенного Петербурга получил блестящее художественное осмысление в прозе Гоголя. Гоголь не дает описаний города, его архитектурных ансамблей. Автор "Носа", "Записок сумасшедшего", "Невского проспекта", "Шинели" создает художественный образ столицы, в котором выражена социальная и нравственная суть Петербурга[17].

Петербург, показанный в повестях "Невский проспект" и "Шинель", является не просто местом действия, но и той социальной атмосферой, в которой живут и действуют герои гоголевских произведений. Картины города, атмосфера погони за чинами, бюрократического равнодушия к человеку, показ жестких социальных контрастов и противоречий — все это прекрасно нарисовано писателем.

Вместе с тем в "Петербургских повестях" отразились и те впечатления и жизненные переживания, которые связаны были с личной судьбой Гоголя, попавшего из провинциальной тишины Украины в сурово встретивший его Петербург. Первое впечатление, произведенное Петербургом, тоже было не таким, как ожидал писатель: "…Петербург мне показался вовсе не таким, как я думал, я его воображал красивее, великолепнее…"[18]

В своих повестях Гоголь описывает те районы, где когда-то жил сам. Так, например, неподалеку от Сенной площади проживает майор Ковалев ("квартира моя в Садовой"), на Вознесенском проспекте живет цирюльник Иван Яковлевич, здесь же бродит Поприщин, останавливаясь с изумлением перед огромным домом Зверкова: "Этот дом я знаю, — сказал я сам себе. — Это дом Зверкова. Эка машина! Какого в нем народа не живет: сколько кухарок, сколько приезжих! а нашей братьи чиновников — как собак, один на другом сидит"[19].

Гоголь выступает как художник города. Он показывает, что за всей этой внешней нарядностью, за парадным блеском всегда чисто подметенных тротуаров Невского проспекта, по которому движутся вереницы карет и потоки щегольски разодетых прохожих, за всем этим прячутся неприглядные трущобы бедноты, несчастные простые люди. Это и ничтожество майоров Ковалевых, неуверенность в завтрашнем дне, нищета и забитость Башмачкиных, тоска по идеалам художника Пискарева, кончающего самоубийством. "Невский проспект", — писал Белинский, — есть создание столь же глубокое, сколько и очаровательное; это две полярные стороны одной и той же жизни, это высокое и смешное обок друг другу"[20].

Ю.Лермонтов. М. Ю. Лермонтов затрагивает нашу тему лишь несколько, как бы мимоходом. В его слове о Петербурге сказывается то же этическое осуждение, которое свойственно было нашим романтикам тридцатых годов.

Тому назад еще не много лет

Я пролетал над сонною столицей.

Кидала ночь свой странный полусвет,

Румяный запад с новою денницей

На севере сливались, как привет

Свидания с молением разлуки;

Над городом таинственные звуки,

Как грешных снов нескромные слова,

Неясно раздавались ― и Нева,

Меж кораблей, сверкая на просторе,

Журча, с волной их уносила в море.

Задумчиво столбы дворцов немых

По берегам теснилися как тени,

И в пене вод гранитных крылец их

Купалися широкие ступени;

Минувших лет событий роковых

Волна следы смывала роковые;

И улыбались звезды голубые,

Глядя с высот на гордый прах земли,

Как будто мир достоин их любви,

Как будто им земля небес дороже…

И я тогда… я улыбнулся тоже.

(«Сказка для детей». 10―11) [21]

Это лучший романтический пейзаж Петербурга в нашей литературе. В тему панорамы Северной Пальмиры вплетены чуждые старым годам мотивы. Город рисуется на фоне белой ночи, полной неясного томления. Очертаниям берегов Невы придан полуфантастический характер. Какой-то тайной обвеян город, что-то греховное чуется в ней. А над гордым прахом земли ― вечное небо (как и у Одоевского) ― противоположное суетному граду. Далее тема греха развивается подробнее.

Н.А. Некрасов. Тяжелая действительность глубоко коснулась сердца Н.А.Некрасова, который сам очень рано узнал жизнь обитателей петербургских углов. Он видел безотрадную нищету и страдания городской бедноты и смотрел на город глазами обездоленного разночинца-демократа, глазами обитателя чердаков и подвалов[22]. С жизнью голодных тружеников связаны его мысли:

Душа болит. Не в залах бальных,

Где торжествует суета,

В приютах нищеты печальных

Блуждает грустная мечта[23].

В городе, смрадном и закопченном, покрытом пеленой гнилого тумана, «все сливается, стонет, гудит, как-то глухо и грозно рокочет, словно цепи куют на несчастный народ»[24]. Некрасов глубоко чувствовал и подмечал красоту городского пейзажа: «в серебре лошадиные гривы», «как бабочек крылья красивы ореолы вокруг фонарей»[25], но бедняку, замерзающему в суровую стужу, не приходилось любоваться красотою зимы. Зорким глазом поэта-гражданина Некрасов повсюду различал будничные драмы города: он видел, как жестоко избиваемая погонщиком

Чуть жива, безобразно тоща,

Надрывается лошадь-калека,

Непосильную ношу влача[26].

Он видел солдата, несущего детский гроб и сурово плачущего, старушонку в мужских сапогах, голодного, оборванного бедняка, укравшего калач. В одном из ранних стихотворений «Еду ли ночью…»[27] Некрасов суровыми словами рассказывает об одной из таких драм: в семье голодного бедняка умер единственный ребенок, и мать, чтобы накормить мужа и купить гробик ребенку, пошла на улицу. Об этом стихотворении Тургеневу писал Белинский: «Скажите от меня Некрасову, что его стихотворение меня совершенно с ума свело: денно и нощно твержу я это удивительное произведение и уже наизусть выучил»[28]. Город и его социальные контрасты Некрасов назвал роковым и забыть о нем никогда не мог.

Н. А. Некрасов запечатлел Петербург с самой мрачной стороны; его образ знаменует самый безотрадный момент в цепи сменяющихся образов северной столицы. Здесь мы находим полную антитезу городу Медного Всадника.

Вместе с тем следует отметить, что Н. А. Некрасов поставил достаточно широко проблему города, пытаясь в обрисовке его пейзажа, в характеристике его частей, в описаниях его быта найти общее выражение; все это свидетельствует, что Петербург, даже в эпоху своего помрачения, сохранял власть над сознанием, вызывал к себе жгучий интерес. Н. А. Некрасов определил город, в котором он трудной борьбой «надорвал смолоду грудь», городом страданий, преступлений и смерти.

А.П.Чехов. А. П. Чехов также остался равнодушен к проблеме Петербурга как индивидуального существования. Русское общество к концу XIX века совсем утратило чувство личности города. У А. П. Чехова можно найти лишь мимолетные замечания, характеризующие быт Петербурга. Так, у него можно встретить обрисовку облика петербуржца. «Наружность у Орлова была петербургская: узкие плечи, длинная талия, впалые виски, глаза неопределенного цвета и скудная, тускло окрашенная растительность на голове, бороде и усах. Лицо у него было холодное, потертое, неприятное»[29]. («Рассказ неизвестного человека»).

Крестовский В.В. Тему вечного страдания низов Петербурга развивает и В.В.Крестовский. Его роман «Петербургские трущобы» полностью посвящен Петербургу. Автор поставил перед собой цель: раскрыть людям глаза, заставить их увидеть те трущобы и вертепы, на которые мы никогда не обращаем внимания и где «гниет падший люд». Он задается вопросом: «Отчего все это так совершается?» Ведь обвинить человека всегда гораздо легче, чем понять причину вины. В своем романе Крестовский пытается отразить жизнь Петербурга, которая приводит людей в такие заведения, как «Малинник» или «Дядин дом». Одно – это отвратительный притон, где живут люди, преступившие последнюю ступень разврата и нищеты; другое – тюрьма, которая отличается «серо-казенным, казарменным колоритом обыденно-утвержденного образца» и «вот эта-то самая казенность и давит вашу душу каким-то тягуче-скучным гнетом»[30].

Но не только таким предстает перед нами Петербург в романе. В белую весеннюю ночь автор видит его совсем другим: «…в синей высоте прорезался из-за дымчатого облачка бледно-золотистый серп месяца, и слегка заискрил своим блеском длинный столб вдоль водного пространства…воздух дышал млеющим теплом и какою-то весенней чуткостью».

Эта картина совсем не подходит для петербургских трущоб, нельзя понять, как она возникла здесь. Быть может, она говорит о том, что еще не все потеряно, что остается еще призрачная надежда на лучшее будущее. Возможно, эти редкие пейзажи Петербурга, покоряющие своей красотой, дали начало той «странной» любви к Петербургу, любви, которая возникает вопреки логике и обыденному сознанию. В. Г. Белинский говорил: «Я привык к Питеру, люблю его какой-то странною любовью за многое даже такое, за что бы нечего любить его»[31].

3. Восприятие Петербурга в новейшее время

Перед тем как перейти к характеристике восприятия Петербурга в новейшее время, необходимо несколько отступить назад и остановиться на тех художниках слова, которые не утратили сознания значительности духовной ценности Петербурга и подготовили возрождение любви к нему и понимания его души.

В это время, когда, казалось, совсем померк город Петра, незаметно началось возрождение в руccком обществе чувства Петербурга. Достоевский открыл в городе, самом прозаическом в мире, незримый мир, полный фантастики. Этот мир предвещал уже Гоголь, а после него в 40-х годах Аполлон Григорьев. Образ его Петербурга чрезвычайно широк и значителен, он охватывает многие черты предшествующей эпохи образа Северной Пальмиры и предопределяет в основном и во многих деталях подход к нему Достоевского и даже Андрея Белого[32].

Аполлон Григорьев. Аполлон Григорьев, очутившись в Петербурге совсем еще юношей, ощутил себя перенесенным совсем в другой мир.

«Волею судеб или, лучше сказать, неодолимою жаждою жизни я перенесен в другой мир. Это мир гоголевского Петербурга, Петербурга в эпоху его миражной оригинальности»[33]. Здесь намечается вопрос о душе города и его истории. Вся сложность нашего города им вполне учтена. «Чтобы узнать хорошо Петербург, надобно посвятить ему всю жизнь свою, предаться душой и телом»[34].

«Петербургский зевака» в своем стремлении постигнуть душу города принимает во внимание все особенности города. Он обладает острым чувством индивидуального.

Эта удивительная тонкость восприятия сказалась и в опасной теме о белой ночи, столь разоблаченной художниками слова, всю трудность которой хорошо понимал Ап. Григорьев. «Бывает в Петербурге время, за которое можно простить ему и его мостовую и дождь и все. Ни под небом Италии, ни средь развалин Греции, ни в платановых рощах Индии, ни на льяносах Южной Америки не бывает таких ночей, как в нашем красивом Петербурге. Бездна поэтов восхваляла и описывала наши северные ночи, но выразить красоту их словами так же невозможно, как описать запах розы и дрожание струны, замирающей в воздухе. Не передать никакому поэту того невыразимого, таинственного молчания, полного мысли и жизни, которое ложится на тяжело дышащую Неву, после дневного зноя, при фосфорическом свете легких облаков и пурпурового запада. Не схватить никакому живописцу тех чудных красок и цветов, которые переливаются на небе, отражаются в реке, как на коже хамелеона, как в гранях хрусталя, как в поляризации света. Не переложить музыканту на земной язык тех глубоко проникнутых чувством звуков, поднимающихся от земли к небу и снова, по отражении их небесами, падающих на землю…»[35] После описания белой ночи Ап. Григорьев оценивает петербургский день. «Высокою, неразгаданною поэмой оказывается пошло-прозаический день Петербурга»[36]. Восприятие, указывающее на мистику обыденщины.

Город живет своей неразгаданной жизнью, и его дыхание «петербургский зевака» ощущает повсюду. Его восприятие столь обострено, что он улавливает особый характер каждой улицы. «Петербургские улицы резко отличаются одна от другой… по крайней мере запахом». Ап. Григорьев отметил характерную особенность Петербурга, заключающуюся в обилии и разнообразии мостов. Даже названия улиц приобретают для него значение.

«Очень замечательный факт представляют также названия петербургских улиц и переулков»[37].

Жизнь в Петербурге полна «миражной оригинальности».

«В этом новом мире промелькнула для меня полоса жизни, совершенно фантастической; над нравственной природой моей пронеслось страшное мистическое веянье, ― но с другой стороны я узнал с его запахом, довольно тусклым, и цветом, довольно грязным… странно-пошлый мир»[38].

Ф.М.Достоевский. Достоевский подчеркивает бесхарактерность внешнего облика города: «Вообще архитектура всего Петербурга чрезвычайно характеристична и оригинальна и всегда поражала меня именно тем, что выражает всю его бесхарактерность и безличность за все время существования. Характерного в положительном смысле, своего собственного, в нем вот разве эти деревянные гнилые домишки, еще уцелевшие даже на самых блестящих улицах, рядом с громаднейшими домами и вдруг поражающие ваш взгляд, словно куча дров возле мраморного палаццо. Что же касается до палаццо, то в них-то и отражается вся бесхарактерность идеи, вся отрицательность сущности петербургского периода, с самого начала до самого конца»[39] («Дневник писателя»: «Маленькие картинки»).

Таким образом, осуждая вместе со славянофилами петербургский период, Достоевский в новой столице видит его символ и его выражение. Ничего своего, все вывезено на кораблях, что со всех концов устремлялись к богатым пристаням. «В архитектурном смысле он отражение всех архитектур в мире, всех периодов и мод, все постепенно заимствовано и все по-своему перековеркано»[40]. Это последнее замечание вполне справедливо. Действительно, Петербург ничего не усваивал механически, всегда органически видоизменяя в согласии со своей стихией. Но как это ценное свойство оценено Достоевским? Все, что было создано в Петербурге в период его развития, оказывается жалкой копией римского стиля, псевдовеличественно, скучно до невероятности, натянуто и придумано!

Прочитав такую характеристику, хочется оставить Достоевского и не искать больше в его творчестве следов Петербурга. Но это было бы непростительной ошибкой. Вступая в Петербург Достоевского, мы проникаем в чрезвычайно своеобразный, сложный и духовно богатый мир. Уже в продолжение вышеприведенного отрывка мы встретим мысли, с которыми охотно согласимся. Правда, это будет тоже отрицательный отзыв, но он относится к последнему периоду строительства, столь варварски нарушившему строгий облик Петербурга. «Вот архитектура современной огромной гостиницы, ― это уже деловитость, американизм, сотни нумеров, огромное промышленное предприятие, тотчас же видно, что у нас явились железные дороги и мы вдруг очутились деловыми людьми»[41].

Однако эти промышленные дома просты и откровенно меркантильны; их сменил самый безвкусный стиль современности. Какой-то беспрерывный упадок от поколения к поколению.

«…Теперь, теперь, право, и не знаешь, как определить теперешнюю нашу архитектуру. Тут какая-то безалаберщина, совершенно, впрочем, соответствующая безалаберщине настоящей минуты. Это множество чрезвычайно высоких (первое дело высоких) домов «под жильцов», чрезвычайно, говорят, тонкостенных и скупо выстроенных, с изумительной архитектурой фасадов: тут и Растрелли, тут и позднейшее рококо, дожевские балконы и окна, непременно оль-де-бёфы, и непременно пять этажей, и все это в одном и том же фасаде. „Дожевское-то окно ты мне, братец, поставь непременно, потому чем я хуже какого-нибудь ихнего голоштанного дожа; ну а пять-то этажей ты мне все-таки выведи жильцов пускать; окно окном, а этажи чтоб этажами; не могу же я из-за игрушек всего нашего капиталу решиться“»[42].

Этот отрывок свидетельствует об известном художественном чутье Достоевского, об умении поставить в связь с жизнью общества его вкусы, найти архитектурные выражения быта.

Мало того, нельзя сказать окончательно, что Достоевский не знал величия красоты Петербурга. Некоторые его описания дают основание утверждать, что он умел даже угадать пейзажный характер его архитектуры.

И все же для Достоевского Петербург остается «самым угрюмым городом», который может быть на свете. Достоевский подходит к пониманию его души согласно приемам художественного творчества его времени: через мастерски написанные бытовые картины.

Правдиво изобразил жестокую реальность Петербурга и Достоевский в своем романе «Преступление и наказание». Действие романа происходит в Петербурге, но не на Невском проспекте, где живут высокопоставленные чиновники, богатые банкиры и промышленники, а в грязных петербургских трущобах, где страдают и мучаются бедняки: мелкие чиновники, студенты-«лохмотники», женщины, продающие себя, голодные, оборванные дети.

На набережных города, на мостах, бульварах, в кабаках, распивочных, где проводят время толпы нищих, пьяных, бездомных, совершаются ежеминутные трагедии. На бульваре Раскольников видит сидящую пьяную пятнадцатилетнюю девочку, которую «где-нибудь напоили, обманули и пустили на улицу», а вскоре говорится и о четырнадцатилетней утопленнице, у которой «было уже разбитое сердце, и оно погубило себя, оскорбленное обидой, ужаснувшею и удивившею это детское сознание…»[43]. На глазах Раскольникова женщина, стоящая на мосту, пытается покончить с собой. Под колесами роскошного экипажа гибнет Мармеладов. Задыхаясь от чахотки, кашляя сгустками крови, Екатерина Ивановна заставляет танцевать и петь своих голодных и оборванных детей и падает на грязную мостовую. Достоевский изображает Петербург не только как фон действия, но и как активного «участника» событий. Это город не «пышный», а бедный, несущий угрозу, гибель миру «униженных и оскорбленных».

Гуманизм автора в «Преступлении и наказании» выразился в том, что его сердце, израненное болью за всех униженных, кровоточащее от сознания безысходности, было полно любви к несчастным людям, в том, что он изобразил эксплуататорский Петербург как город, который был враждебен, бесчеловечен по отношению к самому человеку.

4. Литераторы о Петербурге в начале ХХ века

Первые годы двадцатого века до мировой катастрофы принесли с собою многообразный интерес к Петербургу.

Совсем особым образом подошел к Петербургу Андрей Белый. Город становится героем романа и таким образом рассматривается как сверхличное существо. Есть там и другой герой ― Николай Аполлонович Аблеухов, но это герой официальный. Главное же действующее лицо ― Петербург. И А. Белый изучает его с самых различных точек зрения, в разнообразных плоскостях. По его «Петербургу» легко водить экскурсии, словно это путеводитель. Особая дается характеристика положению города, описывается его общий облик с высоты птичьего полета, отдельные части города, его дворцы, сады, каналы, дома. Город наполняется образами прошлого и получает историческую перспективу, и будущее грозным призраком носится над ним. Действие природы на облик города передается в превосходных описаниях: зимы, весны, осени, утра, вечера… Освещение, столь меняющее облик города, привлекает внимание А. Белого, и он, подобно Гоголю, подчеркивает изменчивость всего благодаря смене красок, передает их переливы с мастерством импрессиониста. За пределами Петербурга чувствуется великая страна, и мотив судьбы ее в связи с судьбой города проникает все построение А. Белого. В городе продолжает жить дух Петра Великого, воплотившийся в Медного Всадника Фальконе. Все, что свершается в городе, отражается на молчаливом памятнике чудотворному строителю. Петербург город мифа.

А. Белый старается представить себе возникновение Петербурга. «На теневых своих парусах полетел к Петербургу оттуда Летучий Голландец из свинцовых пространств балтийских и немецких морей, чтобы здесь воздвигнуть обманом свои туманные земли и назвать островами волну набегающих облаков; адские огоньки кабачков двухсотлетие зажигал отсюда Голландец, а народ православный валил и валил в эти адские кабачки, разнося гнилую заразу… С призраком долгие годы бражничал здесь русский народ»[44].

Это столица, чуждая своей земле, какое-то наваждение на Россию, какой-то кошмар ее, которым она одержима. Да полно, существует ли он, этот странный город, или это просто какая-то «математическая точка»? Как будто он вовсе не существует, но вместе с тем он и есть (двойное бытие, и да и нет).

У Анны Ахматовой Петербург, как и у Блока, выступает в глубине поэтического образа, чаще всего как проникновенный свидетель поэм любви. Петербург ― как фон, на котором скользят тени любящих, сообщающий строгость всей картине своим спокойным ритмом.

Тихо гаснущий костер северного вечера в чудесном городе Петровом после прохладного дня ― какой значительный подход к поэме любви!

Личное переживание сочетается с определенными местами города. В его домах, в его садах запечатлевается прошлое, ценное не для общества, но для отдельного человека.

В.Маяковский. Владимир Маяковский часто затрагивает тему большого города вообще и Петербурга в частности. Таково требование их катехизиса: вместо «романтической» природы прославлять громкими криками город. Но прославление не удается. «По мостовой души изъезженной» В. Маяковского проходят лишь тени какого-то кошмарного чудовища, в котором изредка можно признать Петербург.

На основании подобных отрывков трудно создать образ Петербурга. Здесь мы встречаем туманы, без которых редко обходится описание северной столицы. И ничего более, что могло бы наметить особенности Петербурга. Встречается и у поэта-футуриста тема Медного Всадника, затронутая в «Последней Петербургской сказке».

Петр Великий, его конь и змея, снятые завистью с гранита, попадают в «Асторию», где заказывают себе гренадин. Все обошлось бы благополучно, однако в коне «заговорила привычка древняя»: он съел пачку соломинок. Происходит скандал. Трое возвращаются на свою скалу.

И здесь все тот же феерический мост, кровавый закат, смененный остекленелой белой ночью, и заключение: бессмысленный город. Революционер-футурист не нашел нового слова для Петербурга. А межу тем материал о городе у Вл. Маяковского очень велик. Большой город наложил свою печать на отразившее его творчество. Слова, состоящие из резких, обрывистых звуков, которые нужно выкрикивать перед толпою, уже одно это создает новый образ в стихах, преломивших его. Однако эта особенность нового творчества не сумела преломить индивидуальность города, футуризм отражает лишь большой город, образ которого приложим одинаково к Москве, Парижу, Берлину.

Выводы

Петербург, зародившийся при великих потрясениях всей народной жизни, глубоко поразил воображение русского народа. Благодаря этому новая столица поставила перед сознанием народа ряд вопросов. В чем заключается связь между Петербургом и Россией, какова будет судьба созданного, как будто наперекор стихиям, города? Личность строителя чудотворного тесно связалась в воображении со своим созданием. Необыкновенный город казался многим каким-то наваждением, призраком. Все эти мотивы вызвали в русской литературе ряд примечательных откликов и наполнили содержание образа Петербурга, передававшееся от поколения к поколению.

Петербург быстро развивался. Его чудесный рост порождал славословия. В то время как на верхах народа воспевалась Северная Пальмира, в низах его возникали мрачные пророчества о неминуемой гибели. Частые наводнения питали надежды одних и страхи других. Однако первое столетие русское общество любило новую столицу. Петербург тесно сливался с делом Петра, был его знаменем. Медный Всадник Фальконе, казалось, воплотил в себе дух почившего императора и стал на страже города.

Вслед за художниками, архитекторами ― отдали дань новому пониманию Петрова города и прозаики и поэты. В творчестве одних Петербург отразился в ряде ярких образов монументального характера, других увлек он в свое прошлое. Наконец, третьи, возрождая все богатство содержания исторического образа Петербурга, создали глубокие и сложные образы, преломившие их миросозерцание. Это было последним даром Старого Петербурга русской литературе.

Экскурсы в сокровищницу нашей художественной литературы в поисках за образами Петербурга сделали возможным установление связи между ними, нахождение единства во всем их многообразии и уловление известного ритма их развития. Обрисовался единый образ «текучий», «творчески изменчивый», который, видоизменяясь, сохраняет в себе все приобретенное в пути.

Пушкин создал из Петербурга целый мир. Этот мир живет и в прошлом и в будущем, но он в большей мере принадлежит предшествующему периоду, чем последующему. С наследием Пушкина должны были считаться все, пытавшиеся сказать свое слово о Петербурге. Многие заимствовали из богатств образа Пушкина близкие им черты, но вдохновения Пушкина не разделили, веры его не приняли; вдохновение и вера Пушкина принадлежали прошлому: он разделяет ее с Державиным, Батюшковым, Вяземским. Северная Пальмира для них всех прежде всего прекрасное создание Петрово; сказочно быстрый рост ее ― чудесен; она является символом новой России, грозной, богатой, просвещенной империи.

Список использованной литературы

1. Анциферов Н. Душа Петербурга: літературній огляд / Н. Анциферов, ; [Послесл. А. Марголиса]; Грав. А. П. Остроумовой-Лебедевой,. — Л. : Агентство "Лира", 1990. — 249 с.

2. Ахматова А. Собрание сочинений: в 6 т. / Анна Андреевна Ахматова,. — М. : Эллис Лак, 1998- Т.1 : Стихотворения : 1904-1941 / Сост., подгот. текста, коммент., статья Н.В.Королевой. — 1998. — 966 с.

3. Батюшков К. Сочинения: в 2 т. / К. Н. Батюшков,; Сост., подгот. текста, вступ. ст. и коммент. В. А. Кошелева. — М. : Худож. лит., 1989 -Т.2 : Из записных книжек ; Письма ; . — 1989. — 719 с.

4. Батюшков К. Стихотворения: художня літ-ра / Константин Николаевич Батюшков, ; Сост., вступ. ст. и примеч. И.О.Шайтанова. — М. : Худож. лит., 1988. — 319 с.

5. Белый А.Сочинения: в 2 т. / Андрей Белый,; Сост. и подгот. текста В. Пискунова; Коммент. С. Пискуновой, В. Пискунова. — М. : Худож. лит., 1990 — Т.1 : Поэзия, проза : . — 1990. — 702с.

6. Белый А. Первое свидание : Стихи и проза / Андрей Белый,. — М. : Журн. "Огонек", 1991. — 45 с.

7. Божерянов И. Н. "Невский проспект" культурно-исторический очерк двухвековой жизни С.-Петербурга : Т.1-2 / И.Н.Божерянов. — СПБ : Изд-во: «Т-во Р. Голик и А. Вильборг», 1902 г. – 467 с.

8. ГогольН. Петербургские повести / Николай Васильевич Гоголь. Пьесы / Николай Гоголь ; Сост., коммент. В. А. Воропаева. — М. : Дрофа : Вече, 2004. — 365 с.

9. Державин Г. Водопад : избранные стихотворения / Гаврила Державин ; авт.предисл. : К. П. Орешина. — М. : Детская литература, 1977. — 143 с.

10. Державин Г. Стихотворения: художня літ-ра / Г. Р. Державин, ; Вступит. статья и примеч. В. А. Западова. — М. : Правда , 1983. – 222с.

11. Долгополов Л. Андрей Белый и его роман "Петербург": монографія / Л. Долгополов,. — Л. : Сов. писатель. Ленингр. отд-ние, 1988. — 413 с.

12. Достоевский Ф. Дневник писателя: Избран. страницы / Федор Достоевский,. — М. : Современник, 1989. — 555 с.

13. Достоевский Ф. Дневник писателя: художня літ-ра / Федор Достоевский,; Авт.пpедисл. В.Н.Бунин. — СПб. : Лениздат, 1999. — 735 с.

14. Достоевский Ф. Полное собрание сочинений: в 30 т. / Федор Достоевский,; Редкол. В.Г. Базанов (гл. ред.) и др.; АН СССР; Ин-т русской литературы (Пушкинский дом). — Л. : Наука. Ленингр. отд-ние, 1972 — Т.2 : Повести и рассказы, 1848-1859 : / Ред. А.С. Долинин, Е.И. Кийко; Примеч. Н.М. Перлиной, Н.Н. Соломиной. — 1972. – 525 с.

15. Достоевский Ф. Преступление и наказание: роман / Федор Достоевский; Сост., комент. : Касаткина Т. А. — М. : Дрофа : Вече, 2006. — 608 с.

16. Зажурило В.К. и др. “Люблю тебя, Петра творенье…”: Пушкинские места Ленинграда. — Л.: Лениздат, 1989.- 272 с. – с. 29-30

17. Крестовский В. Петербургские трущобы: (Кн. о сытых и голодных) : Роман : В 6 ч. / Всеволод Крестовский,; Общ. ред. и вступит. ст., с. 3-20 И. В. Скачкова. — М. : Правда, 1990. — 732 с.

18. Лермонтов М.Собрание сочинений: в 4 т. / Михаил Юрьевич Лермонтов; Редкол. И. Л. Андронников и др. — М. : Худож. лит., 1983 — Т. 2 : Поэмы и повести в стихах : М.: «Художественная література». — 1983. — 542 с.

19. Лотман Ю. Пушкин: биогр. писателя; Ст. и заметки, 1960-1990; "Евгений Онегин" : Комментарий / Юрий Лотман,; [Вступ. ст. Б. Ф. Егорова]. — СПб. : Искусство-СПБ, 1995. — 845 с.

20. Маркович В. Птербургские повести Н. В. Гоголя: літературній огляд / В. Маркович,. — Л. : Худож. лит. Ленингр. отд-ние, 1989. — 205 с.

21. Маяковский В. Стихотворения / Владимир Маяковский ; Сост. и вступ. ст. Ал. Михайлова. — М. : Худож. лит., 1987. — 381 с.

22. Москва и Петербург, заметки зеваки А. Трисмегистова» («Моск. Городск. листок», 1847 г., № 88)

23. Некрасов Н. Полное собрание сочинений и писем: в 15-ти т. / Николай Некрасов; Редкол.: Михаил Храпченко (гл. ред.) и др., Подгот., текста и коммент. В. Э. Вацуро, А. М. Гаркави; АН СССР, Ин-т рус. лит. (Пушкинский дом). — Л. : Наука. Ленингр. отд-ние, 1981

24. Некрасов Н. Стихотворения/ Николай Алексеевич Некрасов,. Поэмы ; Воспоминания современников / [К сб. в целом: Вступ. ст., сост. и примеч. Н. К. Некрасова]. — М. : Правда, 1990. — 478 с.

25. Петербургские повести А. С. Пушкина и Н. В. Гоголя : художня літ-ра / Александр Пушкин, Николай Гоголь,; [Сост., вступ. ст., 5-42, и примеч. Г. П. Макогоненко; Ил. Н. Е. Бочаровой]. — М. : Правда, 1986. — 349 с.

26. Пумпянский Л. В. «Медный всадник» и поэтические традиции XVIII века// Временник пушкинской комиссии – М. – Л., 1939. – Вып. 4-5. Семенко И. М. Примечания// Батюшков К. Н. Опыты в стихах и прозе: Серия «Литературные памятники». – М., 1977. – С. 513

27. Пушкин А.С. Медный всадник: Кн. для чтения с иллюстрациями А. Бенуа и комментариями. — М.: Изд-во “Русский язык”, 1980.- 182 с.

28. Пушкинский Петербург. – Л.: “Ленинградское газетно-журнальное и книжное изд-во”, 1949.- 414 с..